вороны-москвички рекомендуют

В каком-то смысле любое высказывание о себе, обращение к повседневности граничит с воспоминанием: расстояние между точками "А" и "Б", между прежним и нынешним необязательно подлежит ревизии, но рано или поздно упомянется в разговоре о насущном.

Прекрасная Линор проделала большую работу — воспоминания, суждения поэтов о самих себе и о ближнем круге явились нам в двух томах, готовится третий. Книга эта представляет собой практику, согласно которой частная, интимная память как бы отстраняется от своего автора и переплетается с десятком таких же камерных монологов, образуя плотный, многослойный текст. Удивительное дело: в этом многоголосии слышно каждого.

Остроумное дневниковое полотно, выложенное на Facebook, – жанр, подкупающий своей искренностью и "сложной простотой". Первая прозаическая книжка драматурга и сценариста Любови Мульменко – тот самый случай, когда постоянная фиксация мыслей приводит к слиянию личного и придуманного, увиденного и предполагаемого.

«Веселые истории» представляют собой сплав художественной и документальной литературы, в котором органично сосуществуют заметки о друзьях и вечерней Каме и некие персонажи, переживающие ситуации на стыке мистики и реальности. Лаконичные и искренние рассказы Мульменко воспроизводят обычную жизнь, известную всем и вся; однако в каждом привычном «кадре» мы сходу обнаруживаем что-то еще.

Мемуары супругов Профферов подаются нерафинированными — будто в первозданном формате черновика. Оттого все упомянутые литературные вдовы, критики и И.А.Бродский предстают перед нами кем-то вроде соседей по лестничной клетке; обилие неприметных, бытовых деталей и случайных фраз, подробное описание авторских сомнений, нежности и обескураженности приводят в движение застывшую картинку, омертвевший миф, снижают уровень романтизации той эпохи. В общем, "Без купюр" — важное высказывание о культуре, к которой мы уже не имеем доступа; о странной жизни людей не обожествленных, которые эту культуру в себе воплотили.

Тексты Льва Данилкина — образец остроумия и зрячести; авторская оптика настроена правильно, так что всякий осмысленный опыт — от путешествия в Эфиопию до поиска героини из романа А. Иличевского — превращается в своего рода документальное кино на бумаге. Через меткие ассоциации, головоломки, скепсис и жонглирование смыслами-вымыслами Данилкин превращает читателя в увлеченного собеседника, которому только и остается, что вопрошать: а дальше-то что случилось? а потом что?

«Памяти памяти» — это сложносочиненная попытка исследовать семейную историю и вывести из небытия неприметные обстоятельства и детали вроде фотографии пианиста Добровейна или вязаного кошелька.

Степанова возвращается к проблеме неугомонного прошлого: почему нам никак не даётся «наука забвения», когда «старый мир вышел из берегов и затопил повседневность»? Искусная реконструкция архива в руках Степановой показывает, как частный опыт вплетается в общекультурное пространство, как осязаемая, не принадлежащая тебе реальность, откликается в дне сегодняшнем.

Интерес к байкам Алены Долецкой был исключительно журналистским: каково было очутиться в лондонском Vogue House? почему первый номер был с Пугачевой? кто правил бал? откуда столько энергии, чтобы тащить на себе неподъемный русский глянец? В книге все это есть с лихвой. Но цепляет другое.

Во-первых, раскрепощенный, ласковый язык. Во-вторых, тематический диапазон. Рассказывая про дружбу с семьей Никулиных, про филфак и первую сигарету, карьеру преподавателя, сотрудничество с BBC, армянские, польские, английские корни, командировки в Африку, самоубийство мужа, увольнение из Vogue и воссоединение с Interview, Долецкая реконструирует дух времени, окунает в жизнь неугомонного московского интеллигента... Страсть как доминанта, максимум как доминанта — подход заразительный, в этом очень много адреналина и реализованного свободолюбия - качества, скажем прямо, редкого в сфере современной русской журналистики.