Нормальная история

Однажды, придя домой пьяным, вдруг озарился и решил написать рассказ.

Каждый день мы читаем и разыгрываем по ролям бесконечный роман под названием “Русская жизнь”. Он распадается на тысячи глав и главок, серьезных, смешных, страшных. Многие из этих глав повторяются до дурной бесконечности, они буквально зачитаны нами до дыр со времен Гоголя. Например, такие главы, как “Народ и власть”, “Чиновники”, “Дураки и дороги”, “Воруют!”, “Кто виноват?”, “Что делать?”, “Лизоблюды и жополизы”, “От сумы и от тюрьмы…”, “Крамола”, “Слово и дело”, “Полный пиздец!”, “Моя хата с краю”, “Интеллигенция”, “Юродивые”, “А ну вас всех!”, и так далее.

Благодаря вечной армии природных весельчаков и холопов всех мастей, страна наша богата смеховой культурой невероятно. Эти залежи повнушительней нефтегазовых пластов и иссякнут только вместе с русской метафизикой. А покуда она вокруг нас – хохот, хихиканье, насмешки, ерничество, зубоскальство, ржание, глум, подкалывание, подтрунивание, подъебка, высмеивание, пересмеивание, хмыканье, прысканье, ухохатывание, умора, смехотура, смешинки и смехуечки будут наполнять наше жизненное пространство.

Есть новизна, есть роскошь, сразу нагло бросающаяся в глаза. Но нет уюта. Полно дорогих, сногсшибательных ресторанов. Но крайне мало недорогих и уютных.

Пегги Гуггенхайм всю жизнь собирала себе эликсир бессмертия. И собрала. Он – на Большом канале, в палаццо Веньер дей Леони. Со всего мира сюда едут причаститься модернизма.

Его интенсивные глаза были открыты на все. В один и тот же вечер с ним можно было поговорить о Делезе, о фильме “Чужой”, о Сталине, о талибах, о Маше Распутиной, о Достоевском, о пинг-понге и о панк-группе “Автоматические удовлетворители”.

Когда творец отворяет золотую жилу и живое жидкое золото бьет фонтаном, а творцу остается лишь одно – стать краном, трубой, пропустив через себя огненную, переливающуюся радугами струю, то не остается времени на сосредоточенну

А я есть правильность на этом свете

Говорить с ним было всегда дико интересно: этот человек никогда не повторялся, мысль его не скользила по кругу, не пробуксовывала. Мысль была остра. Он ужасно старался делать открытия – и на бумаге, и в себе. Гносеологическая жажда Дмитрия Александровича Пригова была неутолимой. Внутренне и внешне он никогда не останавливался, не замедлялся с возрастом, как часто происходит у многих творцов. Его интересовал мир целиком, лежащий на ладони и дивному яблоку подобный, мир без изъянов, без оговорок и снобистского деления на высокое и низкое, грязное и чистое.

Неизменность качества любимого напитка наполняет самого несчастного из людей Покоем и Волей. “Хоть это не обманет”, – говорится в таких случаях.