Исповедь

это был, так сказать, горбун без горба;

Быть забракованным во всех профессиях — такова была моя судьба.

Я даже не понимаю, как это осмеливаются вести беседу в обществе; ведь при каждом слове надо иметь в виду всех присутствующих, знать их характеры, их прошлое, — иначе нельзя быть уверенным, что не скажешь чего-либо такого, что может кого-нибудь оскорбить.

Я изучал людей и считаю себя довольно хорошим наблюдателем; однако я ничего не умею видеть из того, что вижу в каждую данную минуту; я хорошо вижу лишь то, что вспоминаю, и умен только в своих воспоминаниях.

никогда не мог ничего создать, сидя за столом с бумагой и с пером в руке; на прогулках, среди лесов и скал, ночью в постели, во время бессонницы — вот когда пишу я в своем мозгу; можно представить себе, с какой медлительностью идет эта работа, особенно у человека, лишенного памяти на слова, не сумевшего за всю свою жизнь затвердить шесть стихов наизусть.

Я мог бы очень хорошо вести беседу по почте, подобно тому как испанцы, говорят, играют в шахматы.

я создаю отличные экспромты на досуге, но ни разу не сделал и не сказал ничего путного вовремя.

Выйдя из равновесия, я тупею; мне необходимо хладнокровие, чтобы мыслить.

Непостижимым для меня самого образом два свойства, почти несовместимые, сливаются во мне: очень пылкий темперамент, жи­вые, порывистые страсти — и медлительный процесс зарождения мыслей: они возникают у меня с большим затруднением и всегда слишком поздно.

В течение всей моей жизни, изменчивой и полной исключительных превратностей судьбы, часто оставаясь без пристанища и без куска хлеба, я всегда глядел одинаково и на богатство и на нищету.