Возвращение в Брайдсхед

Никакого средневекового чтива. Роман, полный любви и скорби. Сожаления и желания, чтобы все было не так. Он описывает все, о чем я бы побоялась сказать. Говорит о том, что любил и чего больше не будет.

Блестяще точно , безупречно , даже перевод .

Реквием по и.в.

Вообще, когда читаешь ивлина, а потом пишешь отзыв об его книгах, можно смело трепать синие авторские занавески. Ибо он сам ни разу не скрывал, что берет и использует реальных людей в качестве прототипов для своих произведений, не исключено, что и сюжеты зачастую оттуда же, то есть из жизни. Ну, а ежели занырнешь в биографические источники, то синие занавески во всей красе так и маячат перед читательским глазком. Так что в этот раз я совсем с другими знаниями и чувствами перечитала эту книгу.

Есть фотография ивлина с его сердечным другом - аластером грэмом и его матерью, которая стала прототипом марго бест-четвинд в "упадке и разрушении" (то есть можно предположить, как сам ивлин относился к оригиналу). Аластер же вместе с хью лайгоном (еще одним любовником ивлина времен оксфорда) послужил моделью для создания образа себастьяна флайта.

Во всяком случае, лично я склоняюсь именно к этим кандидатурам, как к музам, потому что в анамнезе засветились личные отношения, и в черновых рукописях имя главного героя было внезапно "аластер". А так народ вовсю вангует и кого только не приписывает к образу себастьяна, ибо характерных типажей в оксфорде тех времен было пруд пруди.
И вот, значит, перечитала я "возвращение", посмотрела на муз, вникла в их биографии, и поняла, что ивлин пошел по пути мэри шелли. То есть взял и перемешал внешность, семейство, материнский нрав, алкоголизм (впрочем, пили оба муза) и создал своего франкенштейна, то есть себастьяна флайта.

И история, рассказанная в книге, раскрылась для меня под новым углом. Это авторское прощание, можно сказать, официальное прощание с навсегда ушедшей юностью. С ее безумствами, с запретной страстью, с самой жизнью. И выбор в пользу респектабельности и одобрения так называемого приличного общества.

Главный герой - чарльз райдер (юноша из среднего класса) поступает в оксфорд, и обзаводится другом-аристократом, и влюбляется в него, то есть это романтическая дружба, конечно же. И не только в него, но и в семейное поместье, в атмосферу, которая окружает себастьяна флайта (я в это все тоже влюбилась, чего скрывать). Ах, какое волшебное, неповторимое лето они провели там и позднее в италии вместе с лордом флайтом (главой фамилии).
Себастьян, кстати, очень несчастен, и все благодаря необычайно набожной матери. Этакая высокородная леди, из тех, кто мягко стелет, но встаешь с матраса, якобы набитого гагачьим пухом, в сплошных кровоподтеках, то есть изящная, аристократичная ручка натурально душит окружающих аки туг (представитель индийской секты душителей). Впрочем, леди марчмейн умудрилась изгадить своей исключительной нравственностью жизнь всем своим детям и мужу, поэтому он сбежал от нее куда подальше, роняя кавалерийские шпоры и пену изо рта.
Не зря себастьян совершенно не желает знакомить чарльза с близкими, делая исключение только для старенькой няни. Как только на горизонте нарисовывается леди марчмейн, то их нежная дружба вянет на корню. Это натурально убийство любых чувств и привязанностей под эгидой восхваления католичества. Нет, сначала-то все очень даже мило, и чарльз очарован, в отличие, от себастьяна, прекрасно понимающего что к чему, но бессильного что-либо изменить. В конце концов все предсказуемо летит в тартарары.

Затем проходит десять мертвых лет (цэ), и чарльз, исполнивший мечту и ставший вполне успешным художником, встречает сестру себастьяна в морском круизе по пути из америки в англию. Раньше они не особо обращали внимание друг на друга. Зато теперь... Она привлекательна, то есть замужем; он чертовски привлекателен, то есть женат; оба несчастливы в браках. И заверте... Да только вот чарльз отчего-то видит в джулии себастьяна, то есть в себастьяне джулию, то есть брат был предтечей сестры.

"Я не забыл Себастьяна. Он каждый день был со мной в Джулии, вернее, в нем любил я Джулию в далекие аркадийские дни."

Короче, все сложно. Такая вот интересная любовь, ага.

"Я не забыл Себастьяна; каждый камень в том доме был для меня памятью о нем, и теперь при словах Корделии, расставшейся с ним не далее как месяц назад, он наполнил все мои мысли."

А теперь потреплем синие занавески. Как же там оно было в действительности. Первый брак у ивлина закончился крахом. Жена изменяла ему, как и жена чарльза в книге. Впрочем, ивлина трудновато назвать жертвой, так как аластер всю дорогу маячил где-то поблизости. Фотография с семейством грэм сделана в год развода с первой женой, когда ивлин вероятно сделал попытку войти еще раз в одну и ту же реку. То есть джулия в книге - это, судя по всему, снова аластер в реальной жизни.
И не срослось. В книге героев разлучил религиозный вопрос. Смерть леди марчмейн не уничтожила силу ее влияния на умы и души близких.
В действительности ивлин стремился к упорядоченности, к респектабельности, к соблюдению приличий. Алан служил атташе на дипломатической службе на ближнем востоке, куда негласно ссылались неудобные англичане-гомосексуалисты из хороших семей. И, ясное дело, вел соответствующий образ жизни.
Каждый сделал свой выбор. Пути разошлись окончательно. Счастливыми они не стали, но мы вообще не для счастья рождаемся, как однажды очень верно подметил антон палыч ч.

Что же осталось после окончательного краха любых надежд на возрождение чувств, когда-то испытанных в юности? Ну, вера, как ни странно. И для чарльза в книге (хоть он и неистово сопротивлялся религиозности джулии, не позволив втянуть себя в католичество), и для ивлина в действительности. Плохо ли, хорошо ли это - я не знаю. Это просто случается, как жизнь и как смерть.

"Оставалась еще одна часть дома, где я до сих пор не побывал, и теперь я направился туда. В часовне не заметно было следов недавнего запустения; краски в стиле модерн были всё так же ярки, перед алтарем, как прежде, горела лампада в стиле модерн. Я произнес молитву, древний, недавно выученный словесный канон, и ушел. По пути в лагерь, под звуки обеденного горна, я думал так:
"Строителям были неведомы цели, которым послужит в грядущих веках их произведение; они построили новый дом из камней, слагавших старый замок; год за годом, поколение за поколением приукрашали и достраивали его; год за годом великая жатва леса созревала в их парке; и вдруг ударили морозы и наступил век Хупера; дом и парк опустели, и вся работа пошла насмарку; quomodo sedet sola civitas. Суета сует, всё — суета.
И все-таки, — продолжал я свою мысль, прибавляя шагу на пути в лагерь, где горн после недолгого молчания начал играть второй сигнал и громко выводил: "Пироги, пироги и кар-тош-ка!" — и все-таки это еще не последнее слово, это даже и не меткое слово, это — мертвое слово десятилетней давности.
Из дела строителей вышло нечто совсем ими не предусмотренное, как и из жестокой маленькой трагедии, в которой я играл свою роль, — такое, о чем никто из нас тогда даже не думал; неяркий красный огонь — медный чеканный светильник в довольно дурном вкусе, вновь зажженный перед медными святыми вратами; огонь, который видели древние рыцари из своих гробниц, который когда-то у них на глазах был погашен, — этот же огонь теперь опять горит для других воинов, находящихся далеко от дома, гораздо дальше в душе своей, чем Акр или Иерусалим. Он не мог бы сейчас гореть, если бы не строители и актеры, исполнившие маленькую трагедию; ныне же я видел его своими глазами вновь зажженным среди древних камней"."