Майкл Шейбон

чтобы достичь космической скорости, бабушка, как всякий звездоплаватель, должна была почти все оставить позади.

она — сосуд, несущий боль своего прошлого, но тяжесть внутри расколола хрупкие стенки, и в трещины сочится лучезарная тьма.

Есть лишь иллюзия контроля, — продолжал он с обычной мягкостью. — Ты ведь это понимаешь? Никакого контроля на самом деле нет. Только случайности и вероятности, которые извиваются, как коты в мешке.

Как многие благие начинания, продиктованные больной совестью, затея пала жертвой тех самых обстоятельств, которые должна была загладить.

любом случае звездам безразличен исход. Так почему бы, всего на одну ночь, не сбросить бремя недоверия? Или даже всего на час.

на самом деле он горевал об Ауэнбахе и, как многие горюющие люди, не привыкшие выказывать чувства, думал, что нуждается в одиночестве.

целом, в обычной жизни, наверное, и впрямь лучше высказывать, что у тебя на сердце, говорить любимым, что любишь их, просить прощения у тех, кого обидел, говорить тем, кто ранил вас правдой, как больно они вам сделали. В том, что доступно словам, речь всегда предпочтительнее молчания, но она бесполезна в присутствии того, для чего нет слов.

А почему Бог не хотел, чтобы люди построили Вавилонскую башню? — спросил я. — Почему Он сделал так, чтобы никто никого не понимал?
— Ты знаешь, что я не верю в Бога.
— Знаю.
— Наверное, это просто был зиккурат. Ты знаешь, что такое зиккурат? В Месопотамии. Может, развалины. Может, недостроенный. И люди придумали объяснение, почему он такой.
— Угу.
— Ты понимаешь, что я говорю?
Я понял: все рушится и ничто не доводится до конца. Мир, как Вавилонская башня или бабушкина карточная колода, состоит из историй и в любую минуту грозит рассыпаться. Это прописная истина.

Мы правильно обращаемся со смертью, вот что я скажу, — заметил я.
— Мы — евреи?
— «Делай то, делай се. Не делая этого». Нужно, чтобы кто-то тебе так говорил. Разорви черную ленту, завесь зеркало. Неделю сиди дома. Месяц не брей бороду. А потом одиннадцать месяцев каждую неделю ты ходишь в синагогу, встаешь, и тебе... ну, не знаю.

Однако истина состояла в том, что ярость не нуждается в искре или предлоге. Она — его врожденная часть, как влечение, любопытство и грусть. Трудно отказаться от мечты о хрусте костей.