Валерий Кислов

Одним из пределов (вызовов) живописного представления, вероятно, является стремление слиться с предметом, который оно обозначает (другая крайность может выражаться в том, чтобы навсегда отойти от самого поня­тия модели, произвести нечто неповторимое, призванное гарантировать саму художественность искусства)

То, что на короткое время останавливает наш взгляд, это — вторжение фиктивности в мир, которому — в силу того, что можно назвать нашей бытовой слепотой, — мы уже не способны уделять внимание

целая серия эффектов, которые можно назвать «эффектами чего-то действительного» (или пережитого), где все, что мы спонтанно и «естественно» приписали бы жизни, природе, а не искусству, ухищрению, — то есть скопом: беспорядок, потертость, патина, пыль, неряшливость, случайность, легкий изъян, неправильность и т. д., — будет точно подставлено, инсценировано, дабы указать нашему пораженному и изумленному взору, что мы пребываем в живой и вибрирующей действи­тельности: приотворенная дверь, приоткрытое окно, не до конца задернутая штора, плохо подогнанный ставень кажутся гораздо более «подлинными» не столько потому, что их труднее писать из-за эффектов перспективы — а, значит, художнику прихо­дится идти на больший риск, — сколько потому, что дверная или оконная щель будет нас настойчиво уверять в том, что в этом доме живут…

Что такое живопись, нам, предположитель­но, известно: пигментные красители различного происхождения, смешанные с особыми связующими веществами и нанесенные более или менее тонкими слоями на разно­образные основы. А действительность? Где она начинается? Где заканчивается? И как вообще можно удостовериться в реальности сигнала, переданного нашим высшим зрительным центрам? Разве мы не видим своими собственными глазами, что железнодорож­ные рельсы сходятся перед тем, как исчезнуть в бесконечности?

Сати берег свою музыку как доброе вино. Никогда не взбалтывал бутылку.

— А вы, Сати, над чем работаете? — спросил как-то Дебюсси.
— Я, — ответил тот, — размышляю над «Принцессой Мален», но не знаю, как добиться разрешения Метерлинка.
Через несколько дней Дебюсси, получив разрешение Метерлинка, принялся за «Пеллеаса и Мелизанду».
Не подумайте, что я собираюсь осуждать Дебюсси и жалеть Сати. Всё к лучшему. Кто смел, того и шедевр.

Не возвращаемся к старым наивным вещам. Никаких стилизаций клавесина.

Его музыка наконец-то по-настоящему французская, такая открытая, такая нежная, что, слушая ее, вспоминается фраза Ницше: «Мысли, ступающие голубиными шагами, управляют миром».

Молодые музыканты прозвали его «добрым наставником». Они не подражали ему. Он указал им дорогу и сказал: «Идите сами. Будьте моей противоположностью. Никого не слушайте».

Он был настолько открытым, что видно было, как голубые и сиреневые мысли пульсируют в венах его рук.