Елена Скульская

Бродский говорил, что Рейн учил его накрывать стихи волшебной скатертью, стирающей прилагательные. Довлатов был к ним более справедлив. Прилагательное умнее и коварнее других частей речи. Оно не украшает существительное, а меняет его смысл.

и ресторан, на котором латинским шрифтом написано «Capuccino», а внизу русский перевод — «Пельмени».

Русским тогда было так неуютно, что наши таксисты выдавали себя за болгар.

Попав на Запад, писатели не столько говорили, сколько договаривали то, что им мешали сказать дома.
Эмигрантскую словесность составляет диалог со своим прошлым, который автор ведет из чужого настоящего.

Мне кажется, что родина — понятие физическое, плотское. Результат метаболизма, она формируется в клетках организма из съеденных в отечестве атомов. Мы питаемся родиной, ею дышим, поэтому она становится нами. Как мышьяк, родина оседает в тканях организма, обрекая на чувство физической привязанности к определенной широте, долготе и климатическому поясу. Любовь к родине — это рефлекс, физиологическое узнавание, резонанс внешней природы с той, которая растворена внутри нас. Поэтому патриотизм рождает самые сильные и самые стойкие привязанности: борщ труднее разлюбить, чем Достоевского, не говоря уж о Солженицыне.

Добившись признания, Сергей завоевал свободу жить, как ему нравится. Но он хотел, чтобы ему нравилось, как он живет.

А потом пошел дождь. Такого я не видел никогда, будто наклонили небо.

Добившись признания, Сергей завоевал свободу жить, как ему нравится. Но он хотел, чтобы ему нравилось, как он живет.

В Нью-Йорке он поселился на такой далекой окраине, что с друзьями выпивал по телефону. О

Нью-Йорк — хамелеон. Широкая улыбка на его физиономии легко сменяется презрительной гримасой. Нью-Йорк расслабляюще безмятежен и смертельно опасен. Размашисто щедр и болезненно скуп. Готов облагодетельствовать тебя, но способен и разорить без минуты колебания. Его архитектура напоминает кучу детских игрушек. Она кошмарна настолько, что достигает известной гармонии. Думаю, что Нью-Йорк — мой последний, решающий, окончательный город. Отсюда можно бежать только на Луну…»