Андрей Платонов

Когда мужик войны не видел, то он вроде нерожавшей бабы — идиотом живет.

Чиклин был слишком угрюм для хитрости и ответил приблизительно:
— Некуда жить, вот и думаешь в голову.

Собираясь совершить такую организованную пользу, Козлов заранее радовался и выздоравливал

Козлов тотчас же начал падать пролетарской верой и захотел уйти внутрь города

— Я вам, товарищи, определю по профсоюзной линии какие-нибудь льготы, — сказал Пашкин.
— А откуда же ты льготы возьмешь? — спросил Сафронов. — Мы их вперед должны сделать и тебе передать, а ты нам.

Прушевский не видел, кому бы он настолько требовался, чтоб непременно поддерживать себя до еще далекой смерти. Вместо надежды ему осталось лишь терпение, и где-то за чередою ночей, за опавшими, расцветшими и вновь погибшими садами, за встреченными и минувшими людьми существует его срок, когда придется лечь на койку, повернуться лицом к стене и скончаться, не сумев заплакать. На свете будет жить только его сестра, но она родит ребенка, и жалость к нему станет сильнее грусти по мертвому, разрушенному брату.
— Лучше я умру, — подумал Прушевский. — Мною пользуются, но мне никто не рад. Завтра я напишу последнее письмо сестре, надо купить марку с утра.
И решив скончаться, он лег в кровать и заснул со счастьем равнодушия к жизни.

Прушевский хотел это знать уже теперь, чтобы не напрасно строились стены его зодчества

Пора пошабашить! А то вы уморитесь, умрете, и кто тогда будет людьми?

здесь будет дом, в нем будут храниться люди от невзгоды и бросать крошки из окон живущим снаружи птицам.

А кто меня любил хоть раз? Терпи, говорят, пока старик капитализм помрет, теперь он кончился, а я опять живу один под одеялом, и мне ведь грустно!