Ольга Хорошилова

В начале 1920-х Фицджеральды были первыми флапперами, к концу десятилетия превратились в последних алкоголиков.

В 1924 году он совершил ошибку, о которой жалел, кажется, всю жизнь. Для обложки журнала «The Sketch»

Деликатная конфетная барышня Гибсона держалась с мужчинами на уважительном расстоянии, чтобы они могли оценить ее S-образный изгиб, тонкую талию, картинную утомленность. Флапперы это расстояние свели к нулю. Мужчины, хотя бы и в смокингах, хотя бы и в цилиндрах, были своими парнями – к ним прижимались во время танца, оставляли помадные следы обожанья на крахмальных манишках и парфюмированных шеях, хлопали по плечу, шептали пошлый анекдот и валились в их объятья, сраженные дьявольским коктейлем и пьянящим любовным чувством.

Настоящая полифония, взрыв звуков, яркая сложная экстравагантная пьеса, достойная Стравинского и Сати. А само название – сухое, резкое, армейское, будто команда, отданная тренером послушному и гибкому гимнасту. В нем сталь и холод Великой войны, циркачество дадаистов, монотонность новой музыки, нового абстрактного искусства, неопластицизм Мондриана и нульформ Малевича. О русском авангарде сложно не вспомнить, рассматривая скупую черно-белую геометричную этикетку.

Торговец держал магазин в самом центре светского Петербурга.

И не просчитался — он попал в историю русской культуры благодаря гениальным должникам и первому среди них — Александру Пушкину.

Все-таки русская бюрократия была чертовски талантлива, с выдумкой, с вывертом, со смекалкой.

Дорога в чудо-град напоминала путь России в науку. Вместо шоссе — бурая хлябь и предательские булыжники, того гляди разломают коляску. Вместо тротуара — сваленные у обочины разбухшие доски, по которым безнадежно хлюпали оборванные крестьяне. В осенней трясине утопал сам этот холодный глинисто-серый беспросветный пейзаж. Экипаж сильно трясло и подбрасывало.

Каждый раз, когда Энн и Анна приходили в гости к профессору, он угощал их доброй порцией музыки собственного сочинения. Писал тяжеловатые тевтонские оратории в стиле Генделя и Баха, но вдохновлялся не Писанием, а любовными одами Горация.

Подруги Радзивилл выгодно оттеняли ее зимнюю красоту и защищали от неожиданных признаний.