Арчибальд Кронин

сказал:

— Со многим нам приходилось мириться за последние три месяца. А все же, ребята

— Я не хочу сражаться ни за отечество, ни за что-либо другое, — отвечал Артур сдавленным голосом. — Я никого не хочу убивать. Довольно уже убийств.

Одному Богу известно, как Ему надоели эти вопли, взывающие к Нему. — Фрэнсис резко встал и начал ходить по комнате, весь во власти охватившего его волнения. — Я не могу опровергать противоречия кардиналов и архиепископов с помощью других противоречий. Да я и не возьму на себя смелость делать это. Я никто, ничтожный шотландский священник, сидящий в дебрях Китая, где вот-вот разразится бандитская война. Но неужели вы не видите всего безумия и всей низости войны? Мы — Святая католическая церковь, да и все великие церкви христианского мира — оправдываем эту войну. Мы идем дальше — с лицемерной улыбкой и апостольским благословением мы освящаем эту войну. Мы посылаем миллионы наших верных сынов, чтобы их калечили и убивали, чтобы увечили их тела и души, чтобы они убивали и уничтожали друг друга. Умрите за свою страну, и все простится вам! Патриотизм! Король и император! С десяти тысяч кафедр кричат: «Отдайте кесарево кесарю...» — Он резко оборвал свой монолог, крепко стиснув руки, затем продолжил свою речь. Глаза его горели. — В наше время нет кесарей, есть только финансисты и политики, которые хотят получить алмазные копи в Африке и каучук в порабощенном Конго. Христос проповедовал вечную любовь. Он проповедовал братство людей. Он не кричал, взойдя на гору: «Убивайте, убивайте! Кричите о своей ненависти и вонзайте штыки в тела своих братьев!» И это не Его голос звучит в церквях и высоких соборах сегодняшнего христианского мира, но голос приспособленцев и трусов. — Его губы дрожали. — Как, спрашиваю я вас именем Бога, которому мы служим, как можем мы приходить в эти чужие страны, в страны, которые мы называем языческими, и иметь дерзость обращать их народы в веру, которую мы сами опровергаем каждым нашим поступком? Нечего удивляться, что они смеются над нами. Христианство — религия лжи! Религия классов, денег и национальной ненависти! О, эти проклятые войны! — Словно задохнувшись, Фрэнсис остановился, пот выступил у него на лбу, глаза потемнели от боли. — Почему Церковь не ухватится за представившуюся ей возможность? Ведь это такой благоприятный случай, чтобы оправдать свое звание супруги Христовой. Вместо того чтобы заниматься подстрекательством и проповедовать ненависть, ей следовало закричать в каждой стране устами священников и епископов: «Брось оружие! Не убий! Мы приказываем вам не воеват

Отец никогда не любил эти торжества, как не любил пить чай из чашек, носить жесткие воротнички и надевать скрипучие ботинки по воскресеньям. Но он любил эту женщину, которая хотела, чтобы он пошел туда.

он весело сеял заразу стригущего лишая среди всего клана Таллохов.

принадлежность к тому или другому вероисповеданию является, безусловно, такой случайностью рожденья, что Бог не может придавать ей столь исключительного значения.

Фрэнсис недавно был посвящен и теперь мог вступить в битву за человеческие души.

Его глубочайшим убеждением было: делай так или будешь проклят.

Да, это вызвало бы преследования и привело бы ко многим смертным казням. Но это сделало бы их мучениками, а не убийцами. Эти мертвые украшали бы наши алтари, а не оскверняли бы их. — Он понизил голос, в его осанке появилось какое-то пророческое спокойствие. — Церковь поплатится за свою трусость. Змея, вскормленная на груди, в один прекрасный день ужалит эту грудь. Утверж­дать власть оружия — значит навлечь на себя гибель. И может наступить такой день, когда громадные военные силы вырвутся на свободу и повернут оружие против Церкви, развратят миллионы ее детей и загонят ее — робкую тень — об­ратно в римские катакомбы [61].

А теперь послали гонца в Сэньсян за эликсиром жизни — очень дорогим экстрактом из глаз жабы, который можно получить только в год Дракона