Ольга Алленова

— Помните, когда Путин пришел к власти, он сказал: «Мочить в сортире»? Если мы — часть России, то за что нас замочили? В этой школе был избирательный участок, где люди за него голосовали.

Женщины, потерявшие своих родных в теракте, как преступницы были отправлены в отдел милиции, которая должна была защищать их детей.

цифры, не называть, слово „штурм“ не употреблять, террористами боевиков не называть, только бандитами. Потому что террористы — это те, с кем договариваются

Я слушаю Зару и думаю о том, что опыта Курска и «Норд-Оста» было достаточно, чтобы взрослые заложники поняли: государству дороже принципы, чем люди. Принципы эти известны. С террористами не ведут переговоры. Террористов уничтожают. Вместе с заложниками. Если тебе повезло — выживешь. Нет — значит, не повезло. В России жизнь дешевая.

Каждый ребенок в горах Дагестана, Чечни, Ингушетии должен иметь возможность увидеть Россию. Москву и Петербург, Пермь и Владивосток, Камчатку и Соловки, Казань и Элисту. Увидеть театр, оперу и балет, музеи, парки, усадьбы. Услышать, как по-разному говорят люди в Вятке, Рязани, Москве и Вологде. Проехать на поезде из Москвы в Петербург, пролететь на самолете в Калининград, проплыть на катере по Ладоге. Ведь, не видя Россию, нельзя ее знать и любить.

«Родственников заложников в эфир не давать, количество заложников, кроме официальной цифры, не называть, слово „штурм“ не употреблять, террористами боевиков не называть, только бандитами. Потому что террористы — это те, с кем договариваются». Такие указания получили мои телевизионные коллеги от руководства. Вечером 3 сентября один из них рыдал, прислонившись к машине. С тех пор я его ни разу не видела. Я и телевизор с тех пор не смотрела.

Он сказал о Беслане. Но не то, чего от него ждали. Он мог бы сказать, что не пошел в захваченную террористами школу, потому что его не пустили. Что ему не позволили решать судьбу заложников. Что хотел уйти с должности сразу после трагедии, но ему не дали этого сделать. Но он лишь сказал о страшном злодеянии террористов, о мужестве народа Северной Осетии, о важности поддержки тех, кто пострадал. Еще он сказал, что Россия обретает величие и могущество, и Осетия делает это вместе с ней. По сути, он сказал, что форпост выдержал удар, и Россия благодаря форпосту окрепла. Про цену этого «величия» он не сказал.

Шепель молчал. Тогда ему велели уйти. Он ушел вместе с Люфи, а в зале остались только местные. Они стали говорить о том, что нет никакой информации о следствии, нет возможности контролировать ход расследования. Что на свидетелей давят, чтобы скрыть какую-то информацию. Что после теракта в Беслане живут одной надеждой на то, что виновных накажут, и такое больше не повторится, и тогда жертвы не будут напрасными. Марина Пак сказала, что после смерти дочери нет жизни, но надо дожить, чтобы увидеть, как накажут виновных.

Потерпевшие вспоминали, что вранье о численности заложников, передаваемое по радио, бесило террористов, которые внимательно слушали все новостные выпуски. Именно это вранье, как говорили бывшие заложники, и стало причиной ухудшения условий их содержания — людям перестали давать воду и выпускать в туалет.

Дудиева: До тех пор пока вы не начнете наказывать, пока люди не поймут, что за преступление следует наказание, теракты не будут прекращаться, а люди будут гибнуть. Люди будут пушечным мясом. Мы все — пушечное мясо.
Путин: Нет, мы не пушечное мясо! Почему вы так говорите?